– Вишь, как живу? – говорил, очень довольный…

Парашка накрывала на стол к ужину, девочки, дабы поразить заезжего гостя, тыкали пальцами в клавиши рояля, а сын Митька прятался за углы, мычал идиотски: «Ммммм… гы-гы-гы!»

– Что он у тебя, Гриша… иль ненормальный?

– Да не, – отвечал Распутин. – Это он так… в его летах я тоже придурком был, а потом вишь, каким стал.

За ужином проявила себя Парашка, которая, чтобы опередить предстоящие изветы односельчан, сама брякнула Илиодору:

– Болтают тут у нас невесть што, а мы с моим Гришенькой душа в душу живем, точно голубки… Верно, родимый?

– Ага, – отвечал тот, наматывая на вилку хвост селедки и отправляя ее в рот. – С молокой попалась! – сообщил радостно. – Ну-к, Парася, ставь ишо бутылочки три-четыре.

– Да будет тебе, – отвечала та, поводя рукою будто пава. – Эвон, сколько уже вылакал-то.

– Тащи, стерва! Я тебе не царь – не сопьюсь…

Забрехали собаки, взвизгнула калитка, принесли телеграмму. При свете керосиновой лампы Гришка прочел ее и засмеялся:

– Царицка жалится, что ей скушно. Ну, да я не поеду! На што ехать-то? Слушать, как меня в газетах языками скоблят…

Илиодора уложили спать на кушетке в горнице. Он пишет, что жившие в распутинском доме девки, Катя и Дунька Печеркины, стали стелить матрасы на полу. Дунули на лампу – темно…

– Это вы зачем здесь? – взбеленился иеромонах.

– А нам отец Григорий велел.

– Брысь отседова, мокрохвостые…

Из-за стенки послышался голос Распутина:

– Ладно, ладно… они уйдут. Спи!

«Я понял, – писал Илиодор, – что Распутин хотел меня соблазнить на грех, чтобы сделать меня связанным, когда я… дерзнул бы выступить против грязных дел Григория». Утром монах проснулся от громкого скрипа половиц. Это блуждал Распутин, немытый, нечесаный, в одних кальсонах, босой. «Враги, враги, – бормотал он, – гнетут меня, анахтеми… помогай, боженька, их осилить!» Вечером он назвал в гости местную «интеллигенцию»: учителя с женою, священника Остроумова, писаря и каких-то двух барышень с гитарами. Учитель в зеленых штиблетах, угодничая, подхалимски ржал, рассказывая глупые анекдоты, барышни терзали гитары, пытаясь настроить их на «духовный» лад, а священник, крепкий мужчина с выправкой солдата, не проронил ни слова, ни к чему на столе не коснулся. Распутин шлялся по комнате в плохо застегнутых штанах, которые он заправил в длинные шелковые чулки голубого оттенка… Гости посидели и убрались.

– А попу Остроумову не верь, – сказал Распутин. – И деревенским, коль трепаться станут про нас, тоже не верь.

– Почему же, Гриша?

– Завидуют нехристи, – просвистел Гришка…

Перед сном он поманил иеромонаха в комнату, где стоял сундук с замком. Извлек из него завернутые в тряпку письма.

– Не верил ты мне, так гляди… Это царицка пишет. Это от дочек ее. А вот наследник Алешка, смотри, какие ковелюги, одна лишь буква А получилась, а все остальное – чепуха…

Перед глазами Илиодора поплыли строчки царицы: «Возлюбленный мой, если все тебя забудут, если все от тебя откажутся, я никогда-никогда не забуду…» Из Ливадии писала подросток Ольга: «Так жалко, что давно тебя не видела». А вот письмо от Анастасии, поразившее Илиодора безграмотностью: «Када ты приедиш суда я буду рада… када ты приедиш тада я поеду к Ани в дом и тада тебя увижу приятна мой друк».

Распутин плотно обмотал царские письма в тряпку.

– Теперь-то веришь, что я при царях шишка?..

Илиодор все же навестил Покровского священника Остроумова, который принял монаха с откровенным недоброжелательством.

– Зачем вы здесь появились? – грубо спросил он.

– В гости заехал… к другу.

– Ваш друг – замечательный мерзавец.

Опытный интриган, Илиодор знал, что на противоречиях можно заставить собеседника высказать самое откровенное.

– Да бросьте? Отец Григорий хороший человек.

– Сволочь, каких еще поискать надо.

– Его сам государь отличает, – сказал Илиодор.

Остроумов едва сдерживался от брани.

– Если вы знаете о Григории дурное, так почему же лично о сем царю не доложите? – тонко строил интригу Илиодор.

Тут попа прорвало: навалил на Гришку целую кучу.

– И знайте, – заключил он рассказ, – что я никакой не священник, я агент святейшего Синода, наблюдающий за богомерзкими делами Распутина от имени обер-прокурора Лукьянова, и я уже дал телеграмму в департамент полиции, что в доме Распутина скрывается беглый каторжник… Это о вас, милейший!

– Простите, разве же я похож на каторжника?

– Одна ваша рожа чего стоит! – ответил Остроумов…

В доме Распутина с неудовольствием восприняли его визит к Остроумову, но Илиодор переговорил еще и с крестьянами. С их опросу узналось, что покровские жители считают Распутина дураком и мошенником. Когда он, чтобы задобрить односельчан, выхлопотал в Петербурге двадцать тысяч рублей на построение в родном селе нового храма, мужики собрались на сходку и единогласно постановили: «Денег не брать! Это б…ские деньги». Илиодор шел через все село, громко хрустя валенками по снегу. В домах жгли лучину, только в распутинском доме, светло и беззаботно, палили керосин. Было холодно. Звезды. Тишина. Синеватый мрак… В голове церковного баламута кое-что прояснилось. Через узкие щелки глаз, заплывших «духовным» жирком, Илиодор жадно впитывал в себя это желтое сияние, что исходило от распутинских окошек.

– Надо брать, – загадочно произнес он…

Ночью, когда в доме все уснули, Илиодор затеплил от лампады тонкую свечечку. Взял нож. Прокрался в соседнюю комнату, где берегся сундук. Неслышно, как заправский взломщик, он заставил замок открыться. Достал связку писем царицы и ее дочерей, запихнул их под рубашку и, дунув на свечку, вернулся к себе на кушетку. В будущем эти письма должны сыграть свою роль!

* * *

Русская кинохроника того времени, как это ни странно, чаще всего обыгрывала сюжет – купание зимою в проруби. Это был самый ходовой товар для экранов Европы, ибо вполне отвечал представлению иностранцев о бытовой стороне жизни русского человека как человека чрезвычайно сильного и здорового, для которого посидеть в обледенелой проруби – это сплошное удовольствие! В 1908 году на русский экран энергично вышел сам Столыпин, запечатленный на пленке «Вечер у П. А. Столыпина в Елагином дворце», но фильм был сразу же запрещен, и я подозреваю, что тут не обошлось без зависти царицы, которая тоже снималась в фильме с мало интригующим названием. «Их императорские величества высочайше изволят пробовать матросскую пищу на императорской яхте „Штандарт“ во время плавания в шхерах в 1908 году». Я не думаю, что на фильм с таким названием публика повалила!..